— Нет, — сказал он. — Я этого не знал.

— Но догадывался?

Харри поднял глаза и встретил ее взгляд:

— Мысль у меня такая возникала. И все.

— А почему возникала?

— Дело в искуплении вины.

— Искуплении вины?

Харри набрал полные легкие воздуха:

— Чудовищное преступление порой затмевает перспективу. Или, если хочешь, понимание сути того, что происходит потом.

— Что ты имеешь в виду?

— Каждый человек ощущает потребность в искуплении вины, Беате. Ты, например. И, клянусь богом, я. И Расколь тоже. Она точно так же естественна, как потребность умываться. Речь о гармонии, о внутреннем равновесии, без которого жить нельзя. Это равновесие мы называем нравственностью.

Харри заметил, что лицо у Беате побелело. И тут же покраснело. Она раскрыла рот.

— Никто не знает, почему Расколь добровольно явился в полицию, — продолжил Харри. — Но я убежден, это из желания искупить вину. Он ведь вырос, пользуясь только одной из всех свобод — свободой передвижения. Для него тюремное заключение — единственный способ наказать себя самого. Отнять жизнь у другого человека совсем не то же самое, что отнять у него деньги. Предположим, совершив преступление, он утратил это внутреннее равновесие. Вот он и предпочел искупить вину в полной отрешенности от внешнего мира, наедине с самим собой и — если он у него есть — своим Богом.

Беате наконец-то смогла выдавить из себя несколько слов:

— Нравственный… нравственный… убийца?

Харри выдержал паузу. Но больше ничего не услышал.

— Нравственный человек — тот, кто поступает согласно своим нравственным установкам, — тихо произнес он. — А не чужим.

— А что, если я вот это надену? — спросила Беате с горечью в голосе, открыла ящик стола и достала оттуда наплечную кобуру. — Что, если я запрусь с Расколем в комнате для свиданий и потом заявлю, что он напал на меня и мне пришлось стрелять в целях самообороны? Отомстить за своего отца и заодно паразита прихлопнуть — это, по-твоему, нравственный поступок? — Она швырнула кобуру на стол.

Харри откинулся на спинку стула и прикрыл глаза, слушая, как ее учащенное дыхание постепенно успокаивается.

— Вопрос в том, Беате, что ты считаешь нравственным. Мне неведомо, зачем ты взяла с собой кобуру, но у меня и в мыслях нет попытаться удержать тебя от чего бы то ни было.

Он поднялся:

— Поступай так, чтобы отец гордился тобой, Беате.

Харри взялся за ручку двери, но тут услышал за спиной рыдания Беате. Он обернулся.

— Ты не понял! — сквозь рыдания выкрикнула она. — Я думала, что смогу… думала, это своего рода… расчет, правда ведь?

Харри не тронулся с места. А потом придвинул стул, сел и приложил руку к ее щеке. Она говорила, а теплые слезы орошали огрубевшую ладонь Харри:

— Ты идешь работать в полицию, потому что хочешь, чтобы во всем существовал порядок, равновесие, верно? Расплата, справедливость и все такое прочее. И вдруг в один прекрасный день у тебя появляется шанс свести счеты, о чем ты, собственно, только и мечтала. Но лишь для того, чтобы понять, что это все же не по тебе, — она шмыгнула носом. — Моя мать как-то раз сказала, что хуже неудовлетворенного желания в жизни есть только одно — отсутствие всяких желаний вообще. Чувство ненависти вроде бы последнее, что остается, когда утеряно все остальное. Но вот и его у меня отобрали.

Она смела со стола кобуру, и та с глухим стуком ударилась в стену.

Было уже совсем темно, когда Харри подошел к воротам дома на Софиес-гате и сунул руку в карман пиджака за ключами. Когда он сегодня утром добровольно явился в Управление полиции, одним из первых пунктов в распорядке дня у него значился поход в криминалистическую лабораторию за вещами, которые туда доставили из дома Албу. Но прежде всего он пожаловал в кабинет Бьярне Мёллера. По словам шефа Отдела по расследованию убийств, особых проблем у Харри нет, придется только подождать, вдруг поступит заявление по поводу взлома на улице Харелаббен, 16. Кроме того, в течение дня будет принято решение в связи с тем, что Харри скрыл свое пребывание в квартире Анны в день ее убийства. Харри заявил, что если будет начато расследование, он, естественно, будет вынужден сослаться на договоренность между начальником Управления полиции и Мёллером о предоставлении ему широких полномочий по розыску Забойщика и их согласие на поездку в Бразилию в обход бразильских властей.

Мёллер криво ухмыльнулся и заметил, что, по его прикидкам, расследование не начнут, поскольку для этого нет никаких оснований, да и вообще реакции со стороны начальства не последует.

В подъезде было тихо. Харри сорвал оградительные ленты перед квартирой. Вместо выбитого стекла в дверь был вставлен кусок фанеры.

Он вошел в комнату и огляделся. Вебер говорил, что они сперва все сфотографировали и только после этого приступили к обыску, так что потом все поставили на место. И все же Харри не мог отделаться от неприятного ощущения, что чужие руки трогали его вещи. В общем-то, не так много у него было того, что не предназначалось для чужих глаз — пара пылких, но совсем давних любовных посланий, вскрытая пачка презервативов с наверняка истекшим сроком пользования и конверт с фотографией трупа Эллен Йельтен — хранить такое дома, наверное, сочли извращением. И кроме того, два порножурнала, пластинка Бонни Тайлер и книжка Сусанне Брёггер.[68]

Харри долго глядел на мигающий красный глазок автоответчика и только потом нажал кнопку. Знакомый детский голос наполнил все помещение:

— Привет! Сегодня был суд. Мама плачет, сказала, чтобы я тебе позвонил.

Готовясь к худшему, Харри сделал глубокий вдох.

— Завтра мы будем дома.

Харри задержал дыхание. Он не ослышался? Завтра мы будем дома?

— Мы победили. Ты бы видел, Харри, отцовских адвокатов. Мама говорит, они были уверены, что мы проиграем. Мама. Ты хочешь… нет, она просто плачет. Мы сейчас идем в «Макдоналдс» отмечать успех. Мама просит узнать, сможешь ли ты встретить нас завтра. Всего.

Харри слышал в трубке дыхание Олега, кто-то высморкался и засмеялся. Потом Олег, понизив голос, сказал:

— Будет здорово, если ты встретишь нас, Харри.

Харри опустился на стул. Огромный комок у него в горле растаял, и из глаз брызнули слезы.

На небе не было ни облачка, но дул ледяной ветер, и Харри с Эуне, подняв воротники курток и прижавшись друг к другу, зашагали по березовой аллее, уже сбросившей на зиму свой летний наряд.